Собрание сочинений в 10 томах - Страница 10

К оглавлению

Посмотрела, а под мужиком лежат червонцы.

– Откуда это у тебя?

Стал мужик думать.

– Вот это что, – говорит, – кур это меня шелухой кормил… Дай бог ему здоровья…

И поклонились мужик да баба лесу и сказали дикому куру – спасибо.

Полевик

На току, где рожь молотят, – ворох; ворох покрыт пологом, на пологу – роса. А под пологом девки спят…

Пахнет мышами, и на небе стоит месяц.

По току шагает длинный Полевик, весь соломенный, ноги тонкие…

– Ну, ну, – ворчит Полевик, – рожь не домолотили, а спят.

Подошел к вороху, потянул за полог:

– Эй, вы, разоспались, заря скоро!

Девки из-под полога высовывают головы, шепчут:

– Кто это, девоньки, или приснилось? Никак светает скоро.

Дрожат с холоду, просыпаются.

На хуторе за прудом кричат петухи.

К молотилке шагает Полевик; под молотилкой, накрывшись полушубками, спят парни.

Постаскал с них Полевик полушубки:

– Вставайте, рожь не домолочена.

Парни глаза протирают…

– Свежо, ребята, ай вставать пора…

На току ворошится народ, натягивают полушубки да кацавейки, ищут: кто вилы, кто грабли…

Холодеет месяц.

А Полевик уж в поле шагает.

– Голо, голо, – ворчит Полевик, – скучно.

Ляжет он с тоски в канаву, придет зима, занесет его снегом.

Иван-царевич и Алая-Алица

Скучно стало Ивану-царевичу, взял он у матушки благословение и пошел на охоту. А идти ему старым лесом.

Настала зимняя ночь.

В лесу то светло, то темно; по спелому снегу мороз потрескивает.

Откуда ни возьмись выскочил заяц; наложил Иван-царевич стрелу, а заяц обернулся клубком и покатился. Иван-царевич за ним следом побежал.

Летит клубок, хрустит снежок, и расступились сосны, открылась поляна, на поляне стоит белый терем, на двенадцати башнях – двенадцать голов медвежьих… Сверху месяц горит, переливаются стрельчатые окна.

Клубок докатился, лунь-птицей обернулся: сел на воротах. Испугался Иван-царевич, – вещую птицу застрелить хотел, – снял шапку.

– Прости глупость мою, лунь-птица, невдомек мне, когда ты зайцем бежал.

– Меня Алая-Алица, ясная красавица, жижова пленница, за тобой послала, – отвечает ему лунь-птица, – давно стережет ее старый жиж.

– Войди, Иван-царевич, – жалобно прозвенел из терема голос.

По ледяному мосту пробежал, распахнул ворота Иван-царевич – оскалились медвежьи головы. Вышиб ногой дверь в светлицу: видит – на нетопленной печурке сидит жиж, голова у него медная, глазами ворочает.

– Ты зачем объявился? Или две головы на плечах? – зарычал жиж.

Прицелился Иван-царевич и вогнал золотую стрелу между глаз старому жижу.

Упал жиж, дым повалил у него изо рта, вылетело красное пламя и пояло терем. Иван-царевич побежал в светлицу. У окна, серебряными цепями прикована, сидит Алая-Алица, плачет… Разрубил цепи, взял Иван-царевич на руки царевну и выскочил с ней в окошко.

Рухнул зимний терем и облаком поднялся к синему небу. Сбежал снег с поляны, на земле поднялись, зацвели цветы. Распустились по деревьям клейкие листья.

Откуда ни возьмись прибежали тоненькие, синие еще от зимнего недоеда, русалки-мавки, закачались на деревьях; пришел журавль на одной ноге; закуковала кукушка; лешие захлопали в деревянные ладоши; позык аукался.

Шум, гам, пение птичье…

И по синему небу раскатился, загрохотал апрельский гром.

И узнали все на свете, что Иван-царевич справляет свадьбу с Алой-Алицей, весенней царевной.

Соломенный жених

Внизу овина, где зажигают теплины, в углу темного подлаза лежит, засунув морду в земляную нору, черный кот.

Не кот это, а овинник.

Лежит, хвостом не вильнет – пригрелся. А на воле – студено.

Прибежали в овин девушки, ногами потопали.

– Идемте в подлаз греться.

Полегли в подлазе, где дымом пахнет, близко друг к дружке, и завели такие разговоры, что – стар овинник, а чихнул и землей себе глаза запорошил.

– Что это, подружки, никак чихнуло? – спрашивают девушки.

Овинник рассердился, что глаза ему запорошило, протер их лапой и говорит:

– Ну-ка, иди сюда, которая нехорошие слова говорила!

Каждая девушка на себя подумала, и ни одна ни с места.

– Ну, что же, – говорит овинник, – или мне самому вылезать?

И стал из норы пятиться…

Тут одна догадливая да бедная, сирота Василиса, взяла ржаной сноп, прикрыла его платком и поставила впереди всех.

– Вот тебе!..

Выскокнул из норы овинник, пыхнул зелеными глазами и стал сноп рвать, а девушки из овина выбежали и – на деревню, а та, что подогадливее – Василиса, – схоронилась за ворох соломы и говорит оттуда:

– Черный кот, старый овинник, что со мной делаешь, – все тело мое изорвал.

Фыркнул овинник, отскочил и кричит:

– Очень я злой, погоди – отойду, тогда разговаривай.

Подождала Василиса и говорит опять:

– Отошел?

– Отхожу, сейчас, только усы вылижу… Ну, что тебе надо?

– Залечи мне раны…

Фыркнул кот в землю, лапой пыль подхватил и мазнул по снопу.

А сноп так и остался снопом…

– Так ты меня обманула? – говорит кот, а самому уж смешно.

– Обманула, батюшка, – отвечает ему Василиса, – прости, батюшка, да смилуйся – найди мне жениха, чтобы краше его на свете не было.

– Уж больно я сам-то урод, – говорит овинник. – Ну да ладно. – И ударился о землю и стал из черного кота – кот белый и хвостом Василису пощекотал…

– Чем тебе не жених?

– Нет, – говорит Василиса, – за кота замуж не пойду; дай мне жениха настоящего.

Подумал овинник, походил по овину, – мыша походя сожрал. Вдруг подскочил к ржаному снопу, заурчал, облизал его, чихнул три раза и сделался из снопа – человек.